“Кто кончил жизнь трагически – тот истинный поэт...” (2)

[about_vv]

* * *

В датах и цифрах герой пытается найти понятную, неизменную, удобную в употреблении меру таланта и с ее помощью доказать свою главную мысль: все нынешние поэты мелки, трусливы в сравнении с поэтами прошлого (не всеми же, а только лучшими). Вот выстраивается реальный трагический ряд рано и в срок ушедших поэтов. Кто его строит: герой? поэт? Оба. Персонаж может вспомнить Пушкина, Лермонтова, Есенина, Маяковского. Байрона, скорее всего, подсказывает ему автор. Ну а Рембо – это уж точно авторское добавление к списку, ибо о Рембо – поэте, а не герое кинобоевиков – герой явно не слыхал. Вспомнит, конечно, он и про тридцать семь пушкинских лет – об этом в школе все мы не раз слышали. Но вот точность гибельных дат остальных поэтов подскажет ему автор.

В этом фрагменте есть и скрытая реплика поэта: слышите, как постепенно вводится ряд имен, – два имени, первые, самые ранние в горестном списке, не названы, о них надо догадаться. Это как разбег перед прыжком. И затем взлет: Христос, Пушкин – духовный, культурный пик (между прочим, смысловой пик имеет мелодическую параллель: эти имена ВВ поет на высоких нотах, а те, которые подразумеваются до них и называются после, звучат в более низком регистре).

Небольшое отступление. Интересно понаблюдать за взаимоотношениями текста, интонации, с которой поет Высоцкий те или иные эпизоды, и мелодии песни. Первая строфа:

Кто кончил жизнь трагически...
... Другой же в петлю слазил в “Англетере”, –

оформляется будничной, бытовой интонацией. Без тени трагизма, но с явной иронией интонирует эти строки ВВ (поет голосом персонажа). Мелодия довольно ровная, без особых скачков, столь характерных для Высоцкого, а те, что есть, не педалируются при исполнении. Только к середине последней строки безмятежность исчезает, нарастает возбуждение (обостряется и ритм, подготавливая взрыв во второй строфе, – как раз тогда и появляется первое имя):

А в тридцать три Христу... –

мелодия взвивается, ритм, артикуляция становятся резкими, голос почти срывается на крик:

... он был поэт, он говорил... [169]

Нерезкий, постепенный спад происходит на последних словах Христа:

... “Да не убий!” Убьешь – везде найду, мол...

И всё – мелодия, ритм, интонация – возвращается на круги своя, звучит, как в начале:

... Но – гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и чтобы меньше думал [170]...

Ну уж тут голос персонажа отсутствует, это чистый монолог автора, – подумает иной читатель и ошибется. Просторечные “в петлю слазил”, “чтоб чего не сотворил”, неуместные здесь по тону, – это, конечно, интонации, стиль персонажа (хотя последняя реплика – со словом “сотворил” – легкий намек на одно из именований Бога – Творец, – явный изыск автора). Но голос поэта действительно слышнее, хотя... Вот еще интересный момент: “Он был поэт” – голос автора, который ощущает в Христе поэтическую душу, поэтическое, то есть целостное восприятие мира. Слово “поэт” имеет здесь метафорический, непрямой смысл. Такому толкованию есть подтверждение в прибавлении “он говорил”: тем самым четко отделяется смысл слова “поэт” в данном контексте от современного повседневного его восприятия, в котором поэт – пишет.

Именно это обыденное восприятие тут же демонстрирует персонаж, который, никакой метафорики не уловив, встревает со своим уточнением: “Чтоб не писал”. Этой репликой он, кстати, низводит возвышенно-трагическую ситуацию до комической, ведь Христос, как известно, не написал ни единого слова – слова рождались из его уст. Комично не то, что герой не знает евангельский сюжет, а что не чувствует метафору, образный строй поэтической речи, – качество, столь свойственное обывателю, всё переводящему из метафорического, образного в конкретный план.

Но продолжим о смысле, интонации, мелодии. Второй период:

С меня на цифре тридцать семь в момент слетает хмель,
Вот и сейчас – как холодом подуло...

Персонаж держится за даты и цифры, но и поэт к ним неравнодушен. Заворожен ими. Хотя, конечно, не так, как герой. Если истолковывать “слетает хмель” в прямом смысле, мы мало что получим: единственная конкретно-бытовая деталь текста как бы повисает в воздухе. Но нельзя ли понять это иначе? Например, “слетает хмель” = “спадает пелена”. Пелена повседневности, сиюминутности. И тогда цифра 37 оказывается неким кодом, переключающим сознание из режима повседневного, бытового в режим вечного. На такой подтекст может указывать и следующая строка, ведь “холодом подуло” как раз из этого ассоциативного ряда. Ледяное дыхание вечности – не о том ли речь? Конечно, это звучит голос автора. Хотя бы потому, что персонаж вряд ли будет испытывать по поводу фатальной цифры столь сильные эмоции, тем более в отношении событий минувшего (кстати, и ощущение присутствия вечного в повседневном такому человеку не свойственно).

Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль,
И Маяковский лег виском на дуло.

Что бросается в глаза? В теме “художник и его время” высвечена только одна составляющая, другая остается в тени. Но главное в том, что художник, творец явлен активной, действующей силой, причем в отношениях не со своей эпохой, а со своей судьбой. Более того, он как бы сам, единолично, только своей свободной волей решает свою судьбу. Эта линия проводится очень последовательно: “шагнул под пистолет... в петлю слазил... подгадал себе дуэль... лег виском на дуло”. Кстати, касаясь той же темы в тексте “Свет новый не единожды открыт...”, ВВ тоже ставит художника в активную позицию:

Ушли друзья сквозь вечность-решето...

Почему он делает такие акценты? Это станет очевидным, если вспомнить наиболее распространенную, обыденную точку зрения – что, мол, эпоха доконала. Высоцкий, конечно, не утверждает, что названные и сонм не названных поэтов не испытывали драматического давления своего времени и что эпоха невиновна в их ранней гибели. Поэт, я думаю, хочет сказать о том, что в паре “художник–время” обе стороны активны. О сложности отношений художника с его временем во все века размышляет поэт.

Что еще “от автора”? Поглядите, как сглаженно, непрямо обозначает он гибель (постоянная особенность “гибельных” образов Высоцкого) – “подгадал себе дуэль”, “лег виском на дуло”, “на этом рубеже легли”. Еще одна авторская деталь: Рембо в этом эпизоде рифмуется не только с окончанием строки – “коварен бог”, но и с началом следующей – “Рембо – ребром”, причем это почти что анаграмма. Высоцкий любит мастерить такие изысканные детали, они есть чуть ли не в каждой его песне, но обычно так встроены в целое, что не прыгают в глаза: не остановишься, не вглядишься – останутся незамеченными.

(Далi буде)

_________

[169] Сочетание “Христос – поэт” не случайно у Высоцкого. Ср. в песне “Сбивают из досок столы во дворе”:

А душа и уста – и молитвы творят, и стихи…

[170] ... Слушая эти строки, почему-то всегда вспоминаю, с какой трагически робкой надеждой пел ВВ:

Но не правда ли, зло называется злом
Даже там, в светлом будущем вашем.