![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Книжка “Простые строки”. Глава 7 (III)
Окончание главы 7 – о роли контекста в понимании отдельных образов и мотивов в текстах Высоцкого.
* * *
В “Райских яблоках” на весь текст, густо населенный образами, среди тех, что связаны с пространством, только три вертикальных:
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок…
И среди ничего возвышались литые ворота…
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел…
И среди ничего возвышались литые ворота…
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел…
Но во втором и третьем случаях это атрибуты рая, не связанные с его пространственным положением. Что же касается героя, то даже такое вертикальное в своей основе движение, как падение наземь в момент смерти, микшируется, во-первых, метафоричностью высказывания (причем само падение, как перемещение в пространстве, и его направление вниз в этом образе отсутствует), а во-вторых, завершающим горизонтальным движением – завалюсь набок. Все остальные передвижения героя и окружающие его реалии лишь названы, вне привязки к пространству. Но есть деталь, прямо указывающая на горизонтальность: “пред очами не райское что-то”, пустырь простирается перед героем [96].
Еще более очевидная картина в “Конях” – там вообще нет ни одного вертикального образа, всё расположено и движется горизонтально. Неудивительно и глубоко не случайно, что у обрыва, пропасти здесь редуцирована “глубина”, то есть как раз вертикальная составляющая. (Это поэтическая, а не реальная деталь картины происходящего. И, разумеется, она не говорит о том, что в мироощущении героя Высоцкого и самого автора нет “неба”, шири, простора). Про то, что редукция “глубины” обрыва / пропасти в “Конях” – факт, а не плод чьей-то буйной фантазии, свидетельствует сам текст: ведь только в этом случае возможно, стоя на краю, одновременно поить коней из реки [97*].
Все это заставляет обратить самое пристальное внимание на образы обрыва / пропасти / края (а возможно, это единый “рас-троенный” образ), едва ли не самые таинственные в поэтическом мире Высоцкого [98*]. Именно контекст придает индивидуальную окраску обрыву, одному из традиционных образов, используемых Высоцким, и ключевых в его поэтическом мире.
К образу обрыва в “Конях” относится одно распространенное заблуждение, тоже связанное с игнорированием контекста. Чувство гибельности, трагическое ощущение скорого конца вычитываются из первой строки “Коней” многими авторами. Например: “… судя по стихам, в кризисном 71-м году поэта могло охватывать беспросветное пессимистическое настроение: открыв для себя трагизм бытия и собственной судьбы, он шел «без страховки», «по-над пропастью, по самому по краю»” [99*].
Такое впечатление практически неизбежно рождает первая строка “Коней”, взятая отдельно или вкупе со второй. Нестись по самому краю пропасти – это ли не смертельная опасность для жизни? Да еще герой постоянно о крае напоминает: этим образом заканчивается рефрен и весь текст в целом. Но именно это и обостряет естественный вопрос: как реализуется в дальнейшем течении сюжета песни та опасность, которую несут образы обрыва, пропасти, появившиеся в самой первой строке текста и поддержанные контекстом второй? А никак!
Единственно чем край (не пропасть с обрывом, а только край, образ, который, в отличие от первых двух, не имеет такой четкой реалистической визуализации) проявляется в сюжетном слое, так это тем, что герой останавливается на краю напоить коней (тогда-то он и произносит Хоть немного еще постою на краю).
Это не интерпретация – это факт. И мы обязаны учитывать его в своих трактовках. В частности, он не дает нам права иллюстрировать тезис о трагизме “Коней” начальными строками текста. Гибельность там есть, но по прямому смыслу сюжета она никак с пропастью-обрывом-краем не связана. И потому нам нужно либо доказать-выявить эту связь, либо обнаружить другой источник трагизма, а вместе с тем и объяснить такое нетрадиционное употребление и функционирование этого традиционного образа в данном тексте [100*].
Еще более очевидная картина в “Конях” – там вообще нет ни одного вертикального образа, всё расположено и движется горизонтально. Неудивительно и глубоко не случайно, что у обрыва, пропасти здесь редуцирована “глубина”, то есть как раз вертикальная составляющая. (Это поэтическая, а не реальная деталь картины происходящего. И, разумеется, она не говорит о том, что в мироощущении героя Высоцкого и самого автора нет “неба”, шири, простора). Про то, что редукция “глубины” обрыва / пропасти в “Конях” – факт, а не плод чьей-то буйной фантазии, свидетельствует сам текст: ведь только в этом случае возможно, стоя на краю, одновременно поить коней из реки [97*].
Все это заставляет обратить самое пристальное внимание на образы обрыва / пропасти / края (а возможно, это единый “рас-троенный” образ), едва ли не самые таинственные в поэтическом мире Высоцкого [98*]. Именно контекст придает индивидуальную окраску обрыву, одному из традиционных образов, используемых Высоцким, и ключевых в его поэтическом мире.
К образу обрыва в “Конях” относится одно распространенное заблуждение, тоже связанное с игнорированием контекста. Чувство гибельности, трагическое ощущение скорого конца вычитываются из первой строки “Коней” многими авторами. Например: “… судя по стихам, в кризисном 71-м году поэта могло охватывать беспросветное пессимистическое настроение: открыв для себя трагизм бытия и собственной судьбы, он шел «без страховки», «по-над пропастью, по самому по краю»” [99*].
Такое впечатление практически неизбежно рождает первая строка “Коней”, взятая отдельно или вкупе со второй. Нестись по самому краю пропасти – это ли не смертельная опасность для жизни? Да еще герой постоянно о крае напоминает: этим образом заканчивается рефрен и весь текст в целом. Но именно это и обостряет естественный вопрос: как реализуется в дальнейшем течении сюжета песни та опасность, которую несут образы обрыва, пропасти, появившиеся в самой первой строке текста и поддержанные контекстом второй? А никак!
Единственно чем край (не пропасть с обрывом, а только край, образ, который, в отличие от первых двух, не имеет такой четкой реалистической визуализации) проявляется в сюжетном слое, так это тем, что герой останавливается на краю напоить коней (тогда-то он и произносит Хоть немного еще постою на краю).
Это не интерпретация – это факт. И мы обязаны учитывать его в своих трактовках. В частности, он не дает нам права иллюстрировать тезис о трагизме “Коней” начальными строками текста. Гибельность там есть, но по прямому смыслу сюжета она никак с пропастью-обрывом-краем не связана. И потому нам нужно либо доказать-выявить эту связь, либо обнаружить другой источник трагизма, а вместе с тем и объяснить такое нетрадиционное употребление и функционирование этого традиционного образа в данном тексте [100*].
* * *
Последний пример. “В его [Высоцкого] поэтическом мире человек – самый долгожданный и желанный гость, кем бы он ни был: «Там нет врагов, там все мы – люди»” [101*]. Этот тезис без труда опровергается десятками примеров недружелюбия окружающей жизни к персонажам песен ВВ [102], и приведенная исследователем цитата из стихотворения “Упрямо я стремлюсь ко дну…” – один из них. Потому герой и стремится в мир иной, подводный, обитатели которого кажутся ему больше похожими на людей, чем сами люди. Контекст стихотворения, в отличие от узкого контекста фрагмента, не позволяет увидеть в разбираемой строке проявление дружелюбия и человечности.
Еще одна интерпретация того же фрагмента: “<...> «вгребается в глубину», в «извечную утробу» его ныряльщик, <...> который берет в руки камень, «чтобы добраться до глубин, // (...) до самой сути». <...> Этому сознанию знаком <...> тяжкий, но единственно спасительный труд переосмысления ценностей на основе этоса. В результате чего и приходит понимание того, что «все мы – люди», что «каждый, кто вооружен, – // Нелеп и глуп, как вошь на блюде». <...> Эти две строки <...> формулируют в самом общем виде момент этической и эстетической ориентации поэта в мире <...>” [103*].
Из того же фрагмента сделаны еще более фундаментальные выводы. Что, соответственно, вызывает еще большее смущение: странновато выглядят слова про “тяжкий, но единственно спасительный труд переосмысления ценностей на основе этоса” на фоне финального самоубийства героя. Все-таки хочется меньшей несовместимости бытовых и бытийных смыслов...
Сам сюжет стихотворения “Упрямо я стремлюсь ко дну…”, в котором герой начинает с погружения в глубину за вечными истинами и кончает самоубийством, неизбежно рождает вопрос о позиции автора. И любые восторги по поводу сказанного или сделанного персонажем лишь усиливают его остроту. Впрочем, с этим стихотворением только на первый взгляд история запутанная. На самом деле она достаточно ясная, но все равно очень интересная. Поговорим об этом в следующей главе. Однако прежде сформулируем некоторые выводы.
В эстетическом плане в песенно-поэтическом творчестве Высоцкого активно проявляются четыре вида контекста: строки (эпизода), произведения, песенно-поэтического мира ВВ в целом, и общелитературный (общекультурный) контекст.
Активность “малого” контекста строки (эпизода) связана с относительной автономностью песенно-поэтических строк ВВ. Активность широкого контекста поэтического мира Высоцкого – с высокой степенью его системности, когда каждой строке, каждому образу отзываются десятки образов, мотивов во множестве других текстов ВВ. Активная включенность его песенно-поэтических образов и мотивов в широчайший литературно-культурный контекст базируется на том материале, который брал в работу Высоцкий, – традиционных, “массовых”, архетипических представлениях о мире и человеке в нем [104*].
Высоцкий помещает традиционный образ (мотив) в такой контекст, который всякий раз выявляют потенциальные возможности развития существующих в нем смыслов и надстройки новых, с ними родственных. Обстоятельства, в которых оказывается традиционный образ (мотив), создают условия и дают ему толчок к такому развитию.
В современном высоцковедении образы и мотивы текстов ВВ рассматриваются преимущественно в узком (фрагмент) либо широком контексте поэзии Высоцкого или в общем контексте истории литературы, культуры. И чаще всего не учитывается контекст произведения, которому они принадлежат. Игнорирование контекста произведения ведет к искажению смысла как образов и мотивов, так и содержания самих текстов и особенностей песенно-поэтического мира Высоцкого в целом.
Еще одна интерпретация того же фрагмента: “<...> «вгребается в глубину», в «извечную утробу» его ныряльщик, <...> который берет в руки камень, «чтобы добраться до глубин, // (...) до самой сути». <...> Этому сознанию знаком <...> тяжкий, но единственно спасительный труд переосмысления ценностей на основе этоса. В результате чего и приходит понимание того, что «все мы – люди», что «каждый, кто вооружен, – // Нелеп и глуп, как вошь на блюде». <...> Эти две строки <...> формулируют в самом общем виде момент этической и эстетической ориентации поэта в мире <...>” [103*].
Из того же фрагмента сделаны еще более фундаментальные выводы. Что, соответственно, вызывает еще большее смущение: странновато выглядят слова про “тяжкий, но единственно спасительный труд переосмысления ценностей на основе этоса” на фоне финального самоубийства героя. Все-таки хочется меньшей несовместимости бытовых и бытийных смыслов...
Сам сюжет стихотворения “Упрямо я стремлюсь ко дну…”, в котором герой начинает с погружения в глубину за вечными истинами и кончает самоубийством, неизбежно рождает вопрос о позиции автора. И любые восторги по поводу сказанного или сделанного персонажем лишь усиливают его остроту. Впрочем, с этим стихотворением только на первый взгляд история запутанная. На самом деле она достаточно ясная, но все равно очень интересная. Поговорим об этом в следующей главе. Однако прежде сформулируем некоторые выводы.
В эстетическом плане в песенно-поэтическом творчестве Высоцкого активно проявляются четыре вида контекста: строки (эпизода), произведения, песенно-поэтического мира ВВ в целом, и общелитературный (общекультурный) контекст.
Активность “малого” контекста строки (эпизода) связана с относительной автономностью песенно-поэтических строк ВВ. Активность широкого контекста поэтического мира Высоцкого – с высокой степенью его системности, когда каждой строке, каждому образу отзываются десятки образов, мотивов во множестве других текстов ВВ. Активная включенность его песенно-поэтических образов и мотивов в широчайший литературно-культурный контекст базируется на том материале, который брал в работу Высоцкий, – традиционных, “массовых”, архетипических представлениях о мире и человеке в нем [104*].
Высоцкий помещает традиционный образ (мотив) в такой контекст, который всякий раз выявляют потенциальные возможности развития существующих в нем смыслов и надстройки новых, с ними родственных. Обстоятельства, в которых оказывается традиционный образ (мотив), создают условия и дают ему толчок к такому развитию.
В современном высоцковедении образы и мотивы текстов ВВ рассматриваются преимущественно в узком (фрагмент) либо широком контексте поэзии Высоцкого или в общем контексте истории литературы, культуры. И чаще всего не учитывается контекст произведения, которому они принадлежат. Игнорирование контекста произведения ведет к искажению смысла как образов и мотивов, так и содержания самих текстов и особенностей песенно-поэтического мира Высоцкого в целом.
2005
_________________[96] В контексте разговора о местоположении рая не только в “Яблоках”, но и в мире Высоцкого вообще, очень интересен пример из наброска, с которого, по-видимому, началась работа над “Райскими яблоками”. Две строки из него:
В рай тогда попаду (В дивном райским саду)
натрясу бледно-розовых яблок
И начну их бросать по пушистым седым небесам, –
натрясу бледно-розовых яблок
И начну их бросать по пушистым седым небесам, –
прямо указывают не только на горизонтальное местоположение рая, но и на то, что он пребывает в области середины, на земле.
[97*] Подробно об этом см. в четвертой книге этой серии. С. 37.
[98*] Там же. С. 48-49.
[99*] Кулагин А. Поэзия В.С. Высоцкого. – М., 1997. С. 128.
[100*] См. в четвертой книге этой серии. С. 48-49.
[101*] Шилина О. Человек в поэтическом мире Владимира Высоцкого // МВ. Вып. III. Т. 2. С. 39.
[102] См., например: Томенчук Л. “Если друг оказался вдруг...” // Высоцкий: время, наследие, судьба (Киев). № 2-3. 1992. Полный вариант статьи – в первой книге этой серии. С. 90-104.
[103*] Цит. по: Скобелев А., Шаулов С. Владимир Высоцкий: мир и слово. – Уфа, 2001. С. 161.
[104*] См., например: Майбурд Е. “...И в привычные рамки не лез” : К изучению поэтики Владимира Высоцкого (http://v-vysotsky.narod.ru/statji/2007/K_izucheniju_poetiki_VV/
text.html. В Интернете впервые опубликовано 30.12.07 г.).
[97*] Подробно об этом см. в четвертой книге этой серии. С. 37.
[98*] Там же. С. 48-49.
[99*] Кулагин А. Поэзия В.С. Высоцкого. – М., 1997. С. 128.
[100*] См. в четвертой книге этой серии. С. 48-49.
[101*] Шилина О. Человек в поэтическом мире Владимира Высоцкого // МВ. Вып. III. Т. 2. С. 39.
[102] См., например: Томенчук Л. “Если друг оказался вдруг...” // Высоцкий: время, наследие, судьба (Киев). № 2-3. 1992. Полный вариант статьи – в первой книге этой серии. С. 90-104.
[103*] Цит. по: Скобелев А., Шаулов С. Владимир Высоцкий: мир и слово. – Уфа, 2001. С. 161.
[104*] См., например: Майбурд Е. “...И в привычные рамки не лез” : К изучению поэтики Владимира Высоцкого (http://v-vysotsky.narod.ru/statji/2007/K_izucheniju_poetiki_VV/
text.html. В Интернете впервые опубликовано 30.12.07 г.).