“Кто кончил жизнь трагически – тот истинный поэт...” (3)

[about_vv]

* * *

В датах и цифрах, в фактах истории наш герой явно не силен, да, пожалуй, его не особенно и задевают события прошлого (что видно по интонации, не очень активной). А вот разговор заходит о современных поэтах – и голос персонажа набирает силу.

Вначале, правда, явное равноголосие. “Дуэль не состоялась” – речь, конечно, не только о форме выяснения отношений (голос персонажа), но и об открытом противостоянии злу, метафорой чего и является дуэль. Эту окраску придает теме авторский голос – вспоминаются более поздние строки Высоцкого с тем же ключевым образом:

И состоялись все мои дуэли,
Где б я почел участие за честь.

Но однозначно-категоричные интонации крепнут, нарастают, и вот персонаж швыряет одну за другой лихие параллели:

А в тридцать три распяли, но не сильно,
А в тридцать семь не кровь, –

которые разрешаются торжествующим:

“Слабо стреляться!..”

Но за этой бравадой слышатся и горько-ироничные интонации поэта. Перефразируя известную остроту, скажем так: нельзя быть немножко распятым. В этом “распяли, но не сильно” звучит явная ирония по поводу кокетства, томного заигрывания со словами, к этому не предназначенными. Чьего кокетства? Погодим с ответом [171].

На “Слабо стреляться!” поэт тоже откликается. Авторский голос буднично (после такого резкого выпада) – даже не возражает, а поясняет:

... В пятки, мол, давно ушла душа...

Зачем он повторяет мысль героя другими словами? Чтобы за всплеском эмоций, за абсурдной формой (ну не возрождать же дуэль, в самом деле) не утерялся смысл фразы – о трусости современных поэтов говорил персонаж. И автор как бы автоматически повторил его реплику. Но нет –

Терпенье, психопаты и кликуши! –

поэт все-таки взрывается. Тут впервые в песне безраздельно господствует авторский голос.

Настолько мощный эмоциональный заряд у этой реплики, что дальнейшее воспринимается в том же ключе. А между тем за этим взрывом эмоций следует мгновенный спад, который, кажется, остается незамеченным (ведь даже смысл последующей реплики воспринимается противоположным истинному). Следующие строки:

Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души, –

переполнены горечью. Они – самое драматичное место в песне. И вовсе это не гимн мужеству современных поэтов, как приходилось не раз читать [172], а совсем наоборот. Вчитаемся не спеша. Замечаете? – слова поэта чуть ли не дословно повторяют главное обвинение, брошенное современникам-поэтам обывателем, – в трусости. Недаром же и персонаж, и поэт используют один и тот же образ – “душа в пятках”. В самом деле, идя по лезвию ножа, резать в кровь душу (не случайно автор уточняет – “босые души”) можно, только если душа в пятках.

Почему годами мы не замечали этого и толковали эпизод прямо противоположно его истинному смыслу? Исток, по-моему, в недооценке изобразительности стиха Высоцкого [173]. Добавим, что в основе этого странного образа – босая душа – еще один фразеологизм, “ахиллесова пята”. (Ср. “Я при жизни был рослым и стройным...”, где развивается тот же образ).

“И режут в кровь свои босые души” – авторская реплика все же не повторяет обвинение персонажа. Да, с горечью соглашается поэт, отяжеленные страхами души современных поэтов упрятаны в пятки, но все равно путь поэтов – по лезвию ножа. И есть идущие по этому пути. Вот в чем трагический парадокс. “Терпенье, психопаты и кликуши!” – поэт гневно отвергает обличительство со стороны, но ведь и неблагополучие в современной литературной жизни, ставшее источником такого обличения, видит отчетливо. Кстати, думаю, именно потому, что Высоцкий ощущал себя поэтом, то есть человеком, в литературе не сторонним (а значит, принимал и на себя моральную ответственность за сложившуюся в отношениях литературы со временем ситуацию), он и чувствовал за собой право говорить на эту тему. Вспомним:

А мы так не заметили и просто увернулись, –

в котором “мы”, конечно, никакое не кокетство. Вспомним еще:

Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана.
Учителей сожрало море лжи
И выбросило возле Магадана.
И я не отличался от невежд,
А если отличался – очень мало:
Занозы не оставил Будапешт,
И Прага сердце мне не разорвала.

И еще – трагическое “А мы живем в мертвящей пустоте...”, о страхе, пронзившем все общество. И те, что первые, и люди, что в хвосте можно понимать как деление на лучших и худших, тогда первые = лучшие; или на верхи и низы, тогда лучшие – те, что в хвосте. Но главное в обоих случаях неизменно: в этих строках подчеркнуто то негативно роднящее людей, что разлито в обществе, изживать которое – всем (кажется, что ВВ предугадал наши перестроечные потуги разделиться на чистых и нечистых и – не примкнул).

Возвращаясь к песне о фатальных датах и цифрах, заметим, что и закономерности трагического конца жизни истинного художника, на чем так настаивает персонаж, автор не отрицает. Он лишь подчеркивает, что эта скорбная традиция прошлым отнюдь не исчерпана (в чем уверен герой), и состояние времени нынешнего тоже чревато трагическим финалом:

И нож в него! – но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен!

Поэт не хочет подгонять собственную, а тем более чужую судьбу под какие-то, пусть и самые лестные, но общие мерки:

Срок жизни увеличился, и, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!

Заметим, что единое по смыслу словосочетание “концы поэтов” здесь разделяется, и слово “поэты”, оказавшись в начале следующей строки и дополнительно получив музыкальный акцент (его ударный слог падает на сильную, первую долю такта), как бы подчеркивает отсутствие иронии: автор действительно считает тех, о ком идет речь, поэтами, еще раз подчеркивая этим, что не воспринимает безупречную нравственность обязательной принадлежностью истинного поэта, то есть Высоцкий не путает нравственность с художественностью, этику – с эстетикой. И еще определеннее о том же:

Ушедшие не датами бессмертье обрели,
Так что живых не очень торопите!

(Как тут не вспомнить: “Мне дуют в спину, гонят к краю...”).

Но можем ли мы реплику “А нынешние как-то проскочили” оставить целиком за персонажем? Нет, тут явствен и авторский голос. Высоцкий, конечно, говорит не о том, что кто-то прожил дольше положенного срока, отмеренного для истинных поэтов (голос персонажа). ВВ не считает неизбежным трагизм поэтической судьбы. Об этом с очевидностью говорят и поэзия Высоцкого, и его жизнь. “Проскочили...” – может быть, эта тема возникает, когда свою вполне комфортабельно (и слава Богу!) сложившуюся судьбу стихотворец тщится подтянуть до этих самых престижных мерок: представить уж если и не трагической, то хоть остродраматической. Тогда невольно и вспоминается действительный трагизм, коим отмечен земной путь стольких художников.

* * *

Каков же итог, синтез? Из одних и тех же фактов автор и персонаж делают хоть и разные, но отнюдь не противоположные выводы. В данном случае я оспариваю точку зрения Вл.Новикова, утверждающего, что в основе сюжетов ВВ лежит конфликт смыслов, противоположных точек зрения, что “основной закон поэтики Высоцкого – переживание взаимоисключающих смыслов как равноправных истин” [174*]. Изучение текстов Высоцкого приводит к противоположному выводу.

Сравнив позиции обоих собеседников в песне “Кто кончил жизнь трагически – тот истинный поэт...”, мы отчетливо увидим, что автор не только не отрицает точку зрения героя, а даже и не спорит с ним. Поэт дополняет, уточняет персонажа. Их взгляды соотносятся вовсе не как истинное и ложное, а как многомерное, объемное видение реальности и одномерное, обуженное, а потому ведущее к искажению этой реальности и лишь в конечном счете – ко лжи. Многоплановый взгляд автора вырастает из точки зрения героя (они словно растут из одного корня [175]). Подчеркнем, что персонаж этой песни не очень-то близок автору. Но Высоцкий никогда не противостоит своим героям, как бы далеки они от него ни были. Всегда ищет и находит в них нечто, помогающее не осудить, но понять. Стремится услышать и дослушать [176].

Затронем хотя бы кратко проблему разграничения автора и героя, столь же важную, сколь и сложно разрешимую в поэзии Высоцкого. Среди работ, посвященных этой теме, наиболее содержательна статья А.Рощиной, в которой, например, сказано, что очень часто, разделяя героев на лирических и ролевых, исследователи используют для этого морально-этический критерий. “<...> подобное отношение логически приводит нас к идеализации автора, а вслед за ним и лирического героя”. Из-за этого “мы порой не слышим за неграмотной, незатейливой речью Вани и Зины, поклонника Нинки-наводчицы <...> спокойный, немного ироничный голос автора. Отсюда – отождествление барда с его персонажами” [177*].

Итак, разделение “лирического” и “ролевого” героев по нравственному признаку, когда: 1) герой с преобладанием позитивных черт максимально сближается с автором, а 2) негативный от автора отдаляется, – ведет к идеализации и автора, и “лирического героя”. Последствия процесса идеализации-отождествления: в первом случае голос автора как бы усиливается за счет голоса героя, а во втором, наоборот, звучит глуше, а для части публики и вообще пропадает. Это приводит, во-первых, к тому, что такие персонажи нам кажутся исключительно негативными, а во-вторых, мы не замечаем авторского сочувствия к ним. Сочувствия, которое не в последнюю очередь связано с тем, что сам ВВ отнюдь не воспринимает своих персонажей столь же однозначно, как мы.

Кажется, у Высоцкого нет абсолютной несовместимости ни с одним из его героев, и значит, в системе его отношений с ними противоположные (то есть несовместимые, как да и нет) точки зрения невозможны. А что касается сочетания смыслов, то Высоцкий предпочитает соединять не контрастные смыслы, а различные по тону и насыщенности оттенки одного смысла, одной темы.

1991

(Далi буде)

_____

[171] Отметим попутно и необыденное выражение “седина испачкала виски” – оно от автора, его вкуса к слову, образу.

[172] “[Поэт. – Л.Т.] говорит "за всех", нарушая немоту других. Люди ходят просто по земле – "поэты ходят пятками по лезвию ножа". Это поэтический образ, но и буквальное, повседневное состояние души”, – пишет Н.Крымова (Крымова Н. О поэте // Аврора. 1986. № 9. С.108), не замечая невольной едкой иронии, скрытой в этой фразе: повседневное-то состояние души не “по лезвию ножа”, а “в пятках”...

Современный исследователь по поводу этого двустишия пишет об “обостренной, почти болезненной отзывчивости, с которой поэтическая душа вбирает мельчайшие проявления бытия” (Забияко А.А. “Дальтонизм” поэта // Мир Высоцкого. Вып. III. Т.2. – М., 1999. С. 87). Другими словами, по-прежнему воспринимается лишь положительный полюс этой развернутой метафоры. Отрицательный смысл этого, как и многих других образов ВВ, и поныне остается в тени.

[173] Впрочем, тезис о гонимости современных писателей, чудовищном давлении на них среды и т.п. гораздо милее сердцу литератора, так что нечувствие цитировавших эти строки к истинному их смыслу могло по крайней мере иногда быть вполне осознанным.

[174*] Новиков Вл. Диалог. – М., 1986.

[175] Не только точки зрения автора и героев имеют у ВВ единый корень. Это, видимо, глубинное свойство его мироощущения. Ср. своеобразную параллель на словообразовательном уровне: как отмечают исследователи, “самым активным по употребительности в произведениях поэта является прием включения в контекст лексем одного словообразовательного типа ("Я затаился, и затих, и замер"). <...> Охотно обращался Высоцкий и к приему включения в контекст словообразовательной пары <...> ("Вы собаки – и смерть вам собачья!") <...> словообразовательного гнезда (однокоренных слов, мотивированных и по горизонтали, и по вертикали), например, в "Балладе о Любви": вдыхают, дышат, дыхания, дышу, дышал <...>” (Иванова Л.В. Стилистические функции словообразовательных единиц // Мир Высоцкого. Вып. III. Т.2. – М., 1999. С. 164, 167, 170).

Другой исследователь, намечая “механизмы, по которым строится собственно языковая игра Высоцкого”, пишет, что в основе ее “лежит остроумие, которое принято понимать как умение находить сходство между несходными вещами, то есть скрытое сходство” (Лавринович Т. Языковая игра Высоцкого // Там же. С. 174, 175. Выделено мной. – Л.Т.). Другими словами, сходство, объективно существующее, но не осознаваемое.

[176] “Мне самым главным в песенной деятельности Высоцкого представляется вот что: его песни всегда открыты для другого человека, для другого видения мира <...> Он не стилизует, не изучает – он живет жизнью этих людей <...> отсюда его <...> точно пережитое слово <...> как поразительно верно сумел он <...> найти единственно верный подход к душе и переживаниям героя, а отсюда уже идет и слово, и движение, и жест, и мимика, и интонация...” (Богомолов Н. Чужой мир и свое слово // Менестрель [газета московского Клуба самодеятельной песни]. 1980. № 9. С. 3).

[177*] Рощина А.А. Автор и его герои // Мир Высоцкого. Вып. II. – М., 1998. С. 133.