[personal profile] about_vv
А вот замечание автора статьи о ночах отчаянья и вечном полярном дне отмечает действительно интересный нюанс "Белого безмолвия", за ним реально стоит вопрос: почему ночи – во множестве, а день – единственный, да еще и вечный? Ответ Шаулова: это –
"оппозиция времени и вечности <...>. «Полярность» этого дня в данной оппозиции также определяет его как высшую и последнюю точку времени, после которой ничего нет. Такой контекст <...> не оставляет сомнения в том, Кто именно на самом деле этот «кто-нибудь»".

Как жаль, что автор этой идеи не объяснил в ее свете ближайший контекст, напрямую связанный с толкуемыми им образами. Очень интересно было бы узнать, почему после, как он утверждает, "высшей и последней точки времени, после которой ничего нет", в тексте песни время преспокойно возвращается в настоящее, потом движется в прошлое, потом снова в будущее? Как-то странно выглядят эти временнЫе колебания после "высшей" и "последней", после которой – вообще ничего нету. Верней наоборот: странно выглядят разговоры про высшую и последнюю в свете реалий текста, в частности, – последующих колебаний художественного времени.

По-моему, в попытке понять смысл образа "вечного полярного дня" стоит оглянуться к началу, вспомнить первые две фразы рассказчика с их тотальностью, о которой мы говорили выше. Я думаю, этот образ – того же корня. "Вечный" – перехлест в словах, вызванный эмоциональным подъемом. Это, так сказать, психологический, личностный аспект образа. А в поле текста "вечный полярный день", на мой взгляд, несет смысл избавления от дисгармоничности, это еще один шаг в восстановлении гармонии смыслов: белый снег – белый день.

* * *
Щас будем поить коней

Впрочем, не так сразу. Сделаем подводку к теме. Я помню обещание говорить в этих заметках только о том в статье Шаулова, что имеет отношение к "Белому безмолвию". Но устройство статьи настолько колоритно, что хочется дать читателю представление о нем. Приведу типичный фрагмент, а потом обсудим. Цитата длинная, поэтому то, что не о Высоцком, прячу под кат:

"Встреча во «внешнем» пространстве с «собеседником», по модели, выявленной С.В.Свиридовым, служит в поэзии Высоцкого определению героя [88], то есть осознанию и обретению себя в своей истинной сути, восстановлению себя в себе. Архетипически такое самопознание издревле мыслилось как постижение Бога в себеи связано с практикой мистико-магического проникновения в божественное первоначало мира – в Единое, породившее и порождающее все много- и разнообразие мира в его бесконечной множественности. С условием тишины и безмолвия этого движения, обратного саморазделительной логике творения, мы встречаемся уже в «Герметическом корпусе», переведенном на латинский язык в 1471 Марсилио Фичино и оказавшем значительное воздействие на дальнейшее развитие мистической философии, с которым внутренне тесно связано становление барочного художественного миросозерцания.

В трактате XIII «Сокровенное слово [на горе] о палингенесии [89] [и предписании молчания]» требование отказаться от речи выдвигается после перечня «мучителей» человека, «заключенного в узилище тела», освобождение от которых является условием соединения с Логосом и тем самым – палингенесии. Молчание выступает условием прочности, сохранности этого переживания: «Наконец замолчи, дитя, и проникнись благоговением; и тогда милость бога не перестанет снисходить на нас» [90]. Мысль эта повторяется Ангелусом Силезиусом:

Wenn man Gott reden hört
Wenn du an Gott gedänkst, so hörstu Ihn in dir:
Schweigstu, und wärest still’, Er redte für und für [91].
(5, 330)

Мотив «блаженного молчания» многократно воплотился в его назидательно-философских двустишиях:

Das seelige Stilleschweigen
Wie seelig ist der Mensch, der weder wil noch weiß!
Der Gott (versteh mich recht) nicht gibet Lob noch Preiß [92].
(1, 19)

В русской постромантической поэзии близость к интеллектуально-духовному комплексу герметической гностики нередко обнаруживает Ф.И.Тютчев. В его стихотворении «Silentium!», кажется, прямо воспроизводится это состояние «блаженного молчания», и чувство гностического единения с мировым умом воплощается в поэтике, перекликающейся с «Герметическим Корпусом», требующим от адепта самопогружения и молчания:

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои –
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, –
Любуйся ими и – молчи
<…>
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, –
Питайся ими и молчи.
<…>
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, –
Внимай их пенью – и молчи! [93]

Этот «целый мир <…> таинственно-волшебных дум», чье «пенье» слышно лишь в ночном [94] молчании, и представляет здесь голос Бога, который и сам в одном из двустиший Ангелуса Силезиуса назван «вечной тишиной» (1, 294).
(Далi буде)
This account has disabled anonymous posting.
If you don't have an account you can create one now.
HTML doesn't work in the subject.
More info about formatting

March 2020

S M T W T F S
1234567
891011121314
15161718192021
22 232425262728
293031    

Most Popular Tags

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 12th, 2025 04:55 am
Powered by Dreamwidth Studios