В ЗЕРКАЛЕ ТЕКСТА (II)
Про трепангов, светильники и второе пришествие
Постараюсь по возможности избавить эту заметку от публицистики и ограничиваться логическими выкладками.
Прежде чем перейти к делу, напомню, что мы будем говорить о стихотворении "Упрямо я стремлюсь ко дну..." в том виде, в котором его анализировала автор статьи "Поэзия В. Высоцкого в свете традиций христианского гуманизма" (альманах "Мир Высоцкого", вып. 1. – М., 1999). То есть так, как оно опубликовано в крыловском двухтомнике. Там текст заканчивается строфой "Сомкните стройные ряды .... Но я приду по ваши души".
Итак, вот как выглядит разбор О. Шилиной названного стихотворения Высоцкого в свете текста этого стихотворения.
Во-первых, отметим неточные трактовки. В этих случаях причиной могло быть не намеренное – в интересах декларированной темы – искажение смысла текста, а просто невнимание к нему.
На взгляд автора статьи, уход героя
"порожден стремлением постичь смысл человеческого бытия:
Меня сомненья, черт возьми,
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?" (с. 109)
Из контекста достаточно ясно, что в этой строфе речь не о попытке понять, "зачем мы сделались людьми", а о сомнении, стоило ли становиться людьми, если жить не по-людски, недостойно человека.
"Зачем иду на глубину –
Чем плохо было мне на суше? [выделено автором статьи. - Л.Т.]
Здесь слово "суша" противопоставлено не своему лексическому антониму ("вода"), а его метафоре – "глубина", что подключает к нашему восприятию ряд смысловых ассоциаций, из которых выстраивается цепочка: <вода> → глубина = суша → <поверхность, мель>" (с. 111).
Предложенная цепочка ассоциаций противоречит тексту стихотворения. Заявлено, что вода в этом тексте – образ с объемом (глубиной), а суша – "плоский" (поверхность, мель). Однако это не так. Вторая строфа:
Там, на земле, – и стол и дом,
Там – я и пел и надрывался;
Я плавал все же – хоть с трудом,
Но на поверхности держался. [выделено мной. – Л.Т.]
Да, "держаться на поверхности" – образ метафорический. Но уж по крайней мере в этом тексте он означает, что и в сухопутной жизни, как и в водной среде, есть "глубина". Именно данный смысл и вносит в текст стихотворения эта замечательная строфа, на мой взгляд, единственная в данном тексте – с образами истинно высоцкой силы и красоты. Именно вторая строфа порождает самый интересный вопрос к этому тексту и очень важный для понимания устройства художественного мира Высоцкого: в чем различие "глубины" водной и сухопутной? Это тема для отдельного разговора, но прежде чем его заводить, тему надо исследовать.
"Оппозиция этих двух «миров» выдержана в духе евангельского сопоставления человеческого (земного) и божественного (небесного): «ибо что высоко у людей, то мерзость пред Богом» (Лк. 16; 15). Оттого мир подводный для живущих на земле – не более чем «чудовищная мгла, которой матери стращают». <...> Таким образом, в свете христианских идей <...> путь героя предстает как познание истины и духовное спасение" (с. 112).
Да, нужно сравнивать оппозицию "вода – суша" из стихотворения Высоцкого с традиционным мотивом сопоставления человеческого (земного) и божественного (небесного). Но как можно было ни словом не обмолвиться о замене неба – водой? Ведь это же смена верха – низом! Неужто можно представить, что такая замена не привносит в сюжет стихотворения никаких иных смыслов, по сравнению с евангельскими? Чего ж там еще сравнивать, если не это?..
Такая глухота тем более поразительна, что автор статьи замахнулась не на одно стихотворение Высоцкого: она пытается окинуть взглядом весь его поэтический мир. И вот как раз постоянная замена верха (неба) то серединой (земная, водная поверхность), то низом (под землей, под водой) характерна не только для разбираемого текста Высоцкого, но и для всего его поэтического мира. В его текстах – много моря, земли, подземелья и подводья, но мало неба. Это очевидно, это просто бросается в глаза. Можно об этом не писать, но нельзя писать так, как будто этого нет.
"Эта метаморфоза вызвана прежде всего изменениями <...> в отношении к собратьям: по мере его от них удаления неприязненное равнодушие («Среда бурлит – плевать на среду!») уступает место сочувствию и тревоге за них <...>" (с. 113).
Фразу "Среда бурлит – плевать на среду!" можно понять по-разному, но в любом случае она не имеет отношения к сухопутной жизни героя, а значит, и не может выражать его отношение к другим людям. Он говорит про "среду", уже начав погружение, значит, "среда" здесь – это водная среда. От начала к концу меняется не отношение героя к другим людям, а объект внимания: сначала он говорит о себе, а потом – обо всем роде человеческом.
Судя по разбираемой нами трактовке текста "Упрямо я стремлюсь ко дну...", наиболее сложны для толкования три момента сюжета: сравнение двух миров (вода и суша), смерть героя и его возвращение.
"Затем оппозиция переходит на онтологический уровень: вода предстает как некое "духовное первоначало", первородство:
Зачем простились мы с водой,
Предпочитая влаге – сушу?" (с. 111).
Здесь все же не удержусь от вопроса на религиозную тему: чем это напоминает христианские представления? А вот учимое нами в советских школах происхождение жизни из водной среды и т.д. – очень напоминает. И метафорический смысл сюжета в этих координатах прост и ясен: призыв вернуться в дочеловеческое состояние – метафора протеста против бесчеловечности человеческой жизни. А в координатах разговоров о христианских мотивах в данном стихотворении призыв героя к возвращению в дочеловеческое состояние объяснить невозможно. Потому автор разбираемой трактовки его и пропускает, как будто этого мотива в тексте нет.
С мотивом воды связана одна из самых диких натяжек в этой трактовке. Утверждается, что мотив крещения скрыто присутствует в погружении героя в воду, которое в контексте произведения
"приобретает некий символический оттенок и воспринимается как своеобразное очищение от апостасии и ее последствий" (с. 108).
А затем, в развитие мысли об очищении, вспоминается "Баллада о бане", в которой сакральный смысл очищения выражен открыто (Там же). Что общего с крещением у человека, который, окунувшись в воду, не выходит затем из нее, а идет ко дну, кончая жизнь самоубийством? А что общего в поведении самоубийцы из текста Высоцкого с теми, кто парится в бане?..
С. 111:
"... в столкновении двух типов взаимоотношений, двух разнящихся миров противостоят две системы ценностей, их породившие: вода – место, где царят добро, понимание, справедливость:
Там нет врагов, там все мы – люди,
Там каждый, кто вооружен, –
Нелеп и глуп, как вошь на блюде, –
и суша, где господствуют зло, жестокость, насилие:
Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных <...>
В свете ценностей одной системы ("мира иного") эволюция и достижения другой ("там, на земле") выглядят как регресс, ибо это – путь не-Любви (а в данной системе – "мира иного" – главным критерием выступает именно Любовь: "... да любите друг друга"), путь от "соборного родства" – единства к
С. 112:
"бессмысленной вражде" озлобленных одиночек".
Когда разговоры уходят в такие заоблачные выси, они звучат значительно и красиво. Что здорово камуфлирует натяжки и подмены. Действительно, противопоставление по типу "вода – средоточие добра, суша – стихия зла" в этом стихотворении есть (хотя здесь всё далеко не однозначно – см. вторую строфу). Но с чего автор статьи взяла, что главным критерием водного мира в тексте Высоцкого выступает Любовь, и эволюция человечества выглядит как регресс потому, что это – путь не-Любви? На каком основании она приписала этому миру христианские акценты?
Разговоры "вообще" отвлекают внимание от реальных особенностей текста. Для понимания оппозиции "вода – суша" в этом стихотворении ключевое значение имеет то, что "подводная" часть текста – о жизни, а не о смерти:
Коралловые города –
В них многорыбно, но не шумно.
.........
Там нет врагов, там все мы люди,
Там каждый, кто вооружён,
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.
Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины, и ранги;
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры – акваланги.
.........
Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу...
То, что в "подводной" части стихотворения от начала и почти до конца речь идет не о смерти, а о жизни, очевидно. А не замечено это было потому, что не укладывалось в заготовленную схему противопоставления двух стихий. Можно рассматривать этот текст в свете христианских идей или любых других, но недопустимо в угоду какой бы то ни было системе ценностей игнорировать свойства текста. Иначе никакого "света" не будет, а будет один сплошной туман.
В самом начале анализа стихотворения Высоцкого автор статьи указала на его перекличку с финалом романа Джека Лондона "Мартин Иден" и привела цитату. Однако процитирован был не весь финал: самый последний фрагмент в статью не попал. Удивительно это потому, что в купированной части не меньше прямых перекличек с текстом Высоцкого:
"Его руки и ноги начали двигаться судорожно и слабо. Поздно! Он перехитрил волю к жизни! Он был уже слишком глубоко. Ему уже не выплыть на поверхность. [Высоцкий: Тем невозвратнее, чем ниже] Казалось, он спокойно и мерно плывет по безбрежному морю видений. Радужное сияние окутало его, и он словно растворился в нем. А это что? Словно маяк! Но он горел в его мозгу - яркий, белый свет. Он сверкал все ярче и ярче. Страшный гул прокатился где-то, и Мартину показалось, что он летит стремглав с крутой гигантской лестницы вниз, в темную бездну. Это он ясно понял! Он летит в темную бездну, – и в тот самый миг, когда он понял это, сознание навсегда покинуло его. [Высоцкий: Где ты, чудовищная мгла, / Которой матери стращают? / Светло, хотя ни факела, / Ни солнца мглу не освещают.]" [выделено мной. - Л.Т.]
У меня нет сомнений в том, что купюра неслучайна и связана не с желанием автора статьи сократить длинную цитату. Ее не устроило то, что о самоубийстве в финале романа говорится прямо ("Он перехитрил волю к жизни!"). О том что причиной купюры – попытка отвлечь внимание от мотива самоубийства, ясно свидетельствует вывод, завершающий пассаж о параллели текста Высоцкого с романом Дж. Лондона:
"Взяв у Лондона идею ухода – погружения в воду, Высоцкий наполнил ее совершенно иным содержанием" (с. 107).
Если идея стихотворения Высоцкого генетически восходит к роману "Мартин Иден", то очевидно, что взял он у Лондона не "идею ухода – погружения в воду", а идею ухода-самоубийства посредством погружения в воду. Эта подмена – одно из множества свидетельств предвзятости автора статьи, которому нужно во что бы то ни стало втиснуть текст в прокрустово ложе заранее приготовленной схемы.
"... в финале стихотворения к основному звучанию подключается мотив принятия страдания и смерти одним во искупление грехов и спасения многих: «И я намеренно тону, // Зову: “Спасите наши души!”»; «И я выплевываю шланг // И в легкие пускаю воду!..». Это впечатление усиливается последней репликой героя о возможном возвращении, которая звучит почти как пророчество о «Втором пришествии»:
Но я приду по ваши души!" (с. 114)
Как мы помним, мотив перехода из жизни в одной среде (на суше) к жизни в другой (в воде) исследовательница не заметила. Естественно, что не заметила она и переход от мотива жизни в воде (средняя часть текста) к мотиву смерти в воде. Последний ощущается только со слов "Ушел один – в том нет беды". До тех пор в некоторых местах текста можно увидеть лишь туманные признаки темы смерти:
Тем невозвратнее, чем ниже...
Под черепом могильный звон...
Но камень взял... [ср.: камень на шее]
И я намеренно тону...
Неясен их "смертельный" смысл потому, что в той же самой средней части текста постоянно и явно присутствует мотив жизни в воде – как обитателей водных глубин, так и самого героя (примеры см. выше). Но в цитированной трактовке финала стихотворения удивительно другое. Автор прекрасно понимает, что герой совершил самоубийство. И при этом без малейшего смущения проводит параллель со смертью Христа ("принятие страдания и смерти одним во искупление грехов и спасения многих"). Да, реплика героя о возвращении "по ваши души" (между прочим весьма двусмысленная) напоминает второе пришествие, но это внешнее сходство. Кто поверит, что можно не заметить принципиальную разницу между смертью несправедливо осужденного и самоубийством?..
Возвращение
И третий камень преткновения – возвращение героя. Персонажу Высоцкого для духовного совершенствования –
"необходимо вернуться к истокам, в лоно материнской духовной стихии, тогда только возможно возвращение для служения людям" (с. 107) [выделено мной. – Л.Т.].
Однако, вопреки утверждению толковательницы, "приду по ваши души" означает не "вернуться и остаться здесь", а "вернуться и уйти обратно, забрав туда других", для чего и совершается возвращение. О том же – предыдущий четырехкратно повторенный призыв:
Назад – не к горю и беде,
Назад и вглубь – но не ко гробу,
Назад – к прибежищу, к воде,
Назад – в извечную утробу.
И без того внятный смысл финального возвращения героя Высоцкого становится еще очевиднее при сопоставлении с пушкинским "Пророком", с которым у текста Высоцкого есть немало параллелей. Пушкинский пророк возвращается к людям и остается среди них ("И, обходя моря и земли, / Глаголом жги сердца людей"). А герой Высоцкого возвращается по души оставшихся здесь: пришел, забрал, ушел. Исследовательница назвала перекличку этих текстов, но отметила только сходные черты, начисто проигнорировав кричаще очевидные различия. Мотив тот же: отсекается всё, что мешает вогнать текст в заготовленную схему.
Итог
"На наш взгляд, В. Высоцкого несомненно можно отнести к тем художникам, в творчестве которых христианство играет роль некой организующей силы, многое в нем расставляющей по своим местам" (с. 116).
Расставляет ли христианство по местам что-то в творчестве Высоцкого или нет, данная статья не показала. И не могла показать. Прежде чем рассматривать произведение в свете каких бы то ни было представлений, его надо рассмотреть по его собственным законам. Хотя бы в общих чертах. Чтоб избежать опасности и уберечь себя от соблазна навязать ему чуждые законы. Впрочем, опасность односторонняя: произведению ничто не угрожает, а вот исследователю подобное навязывание грозит не заметить сокровища текста, скрытые от него его собственными фантазиями. И еще. Если толкователь, направив на текст любимый светильник, при этом темнит, умалчивает, подтасовывает, – может, конечно, толкователь сам и виноват. Но все же невольно взор обращается и к светильнику: возникает желание его поменять. А вдруг этот мил сердцу осветителя, но не подходит тексту?..
P.S.
"... принятие смерти героем и его возможное возвращение в свете христианских идей может быть воспринято <...> и как некое пророчество о посмертной судьбе его поэтического наследия («Ушел один – в том нет беды, – // Но я приду по ваши души!»)" (с. 117, сноска 25).
А вот каким образом автор статьи связала финал стихотворения "Упрямо я стремлюсь ко дну..." с посмертной судьбой творческого наследия Высоцкого, мне, к стыду своему, понять так и не удалось...
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
