Высоцкий. Жизнь и песни

Игорь Збриж

Людмила Томенчук

Цель автора – показать, что тема сталинщины (деспотии, тирании) в некоторых произведениях ВВ была главной, а не скрытой в подтексте. Высоцкий раскрывал тему при помощи мифологических образов, тем или иным образом трансформируя их и связи между ними.

В статье подробно рассматривается, как ВВ работает с образами солнца и палача в трилогии "Из дорожного дневника" и стихотворении "Когда я об стену разбил лицо и члены...".

О солнце. Традиционно мифологема солнце входит в оппозиции "солнце (свет) – мрак" и "солнце – луна" и в обоих случаях имеет позитивный смысл. Однако в народной мифологии солнце с его жаром воспринималось и двойственным, и даже враждебным.

В первые годы советской власти в восприятии этого образа наметились новые нюансы: солнце – тоже пролетарий, оно трудится на небе. С него надо брать пример, но не воспринимать как нечто, стоящее над человеком. Во-вторых, появился штамп: революция – солнце над страной, ее нестерпимый жар необходим и объясним (накал страстей и/или классовой ненависти). В 30-е годы намечается третья тенденция: Сталин – солнце.

М. Капрусова считает, что стихотворение Пастернака "Балашов" напрямую повлияло на начало "Солнечных пятен" Высоцкого. Главная параллель – ощущение жара, которое пытаются передать оба поэта. Тема революции, у Пастернака решенная скорее позитивно, у ВВ трансформируется в тему тирании, решенную, естественно, негативно.

Стихотворение "Солнечные пятна" исследователь называет аллегорией и выделяет в нем несколько тем. Во-первых, тему сжигания, жара (Высоцкий вслед за Маяковским, Пастернаком, Замятиным отождествляет солнечный жар с революцией). Затем – тему непонимания людьми опасности. С нею смыкается тема слепого обожествления народом своего правителя. Еще одна тема – солнце как марафонец без конкурентов. В ее подтексте – уважение (солнце – труженик) и насмешка (что же за соревнование без конкурентов, чем же восхищаются люди).

"Толпа пугается только тогда, когда сквозь лик восхваляемого владыки проступает лицо знакомого тирана – Сталина, Гитлера, других. Пока же знакомого (усов, челки, узких глаз) не видно, люди с готовностью славят очередное "солнце"" (с. 70).

Главной особенностью следующего фрагмента –

Но вот – зенит. Глядеть противно
И больно, и нельзя без слез,
Но мы – очки себе на нос
И смотрим, смотрим неотрывно,
Задравши головы, как псы,
Всё больше жмурясь, скаля зубы, –
И нам мерещатся усы –
И мы пугаемся, – грозу бы! –

К этому есть что добавить. Действительно, "розовые очки" вызывают мысли об удобстве. Но здесь очки могут вызывать и более серьезные мысли: если сменить "розовые" на "солнцезащитные". Это не только более точная, но и более емкая ассоциация:  если "розовые очки", главным образом, побуждают говорить об искажении реальности, то "солнцезащитные" скорее провоцирует к размышлениям о том, что, приспосабливаясь к негативным явлениям, мы тем самым не только себе обеспечиваем более сносные условия жизни, но прежде всего подпитываем эти самые явления, продлеваем им жизнь.

В этом фрагменте очевидна параллель с "Когда я отпою и отыграю..."  Обилие и значительность ассоциаций между этими двумя текстами (да, в принципе, и с двумя другими из "дорожного" триптиха), созданными в одно время, заставляют смотреть на них как на части некоего целого, объединенные не только отдельными образами и мотивами, но и тематически, и идейно.

От такого соседства не шибко выигрывает текст "Когда я отпою и отыграю...", образы и мотивы которого и без того провоцируют рассматривать его в самом широком контексте – размышлений Высоцкого о человеческой природе. Зато выигрывают "Пятна на солнце": при расширении контекста в них ослабевают конкретно-исторические привязки, зато ярче проступают бытийные смыслы.