Из книги Юрия Доманского “О поэтическом мире Высоцкого” (Тверь, 2011):

“В "Очи чёрные" мотивы, структурирующие пространство, <...> архетипичны, будь то дорога и дом или лес и дом. В любом случае, мотив дома во второй части являет собой инверсию позитивного архетипа (дом-космос), тогда как в значении мотива леса в первой части актуализируется архетипическая сема "лес как враждебное человеку пространство":

Лес стеной впереди – не пускает стена, –
<…>
Где просвет, где прогал – не видать ни рожна!
Колют иглы меня, до костей достают.

Такой лес должен принести герою смерть:

Ведь погибель пришла, а бежать – не суметь, –
Из колоды моей утащили туза,
Да такого туза, без которого – смерть!

Однако герой, вопреки логике архетипа, спасается: при помощи коней он преодолевает архетипически негативный для него лес и выходит на дорогу. Но всё это происходит лишь для того, чтобы во второй части инверсии подверглось архетипически позитивное значение мотива дома:

В дом заходишь как
Все равно в кабак и т.д.

Таким образом, в обеих частях дилогии ключевые пространственные мотивы соотносятся с категорией хаоса и враждебны человеку, что определяет трагизм мира вообще”.

Действительно, лес – образ отрицательный и в традиции, и в песне Высоцкого. Дом, позитивный в традиции, в “Очах черных” – негативен. И оба они, лес и дом, – образы хаоса. Не соглашусь лишь с тем, что их очевидная враждебность человеку несет смысл трагизма мира.

Картина выглядит так, если смотреть на “Очи черные” “эпически” – как на сюжет о человеке и внешнем мире. В этом случае полагается, что мир именно таков, как его видит герой.

Но можно – и с гораздо большим основанием (то есть с более прочной опорой на текст Высоцкого и на его художественную систему в целом) – посмотреть на “Очи черные”, так сказать, лирически: как на сюжет об отношениях человека со своим внутренним миром. В таком ракурсе – это не лес и дом таковы, это герой их так видит.

Вам доказательства того, что “лирический” взгляд на этот сюжет ближе к тексту Высоцкого, чем традиционный “эпический”? Вот одно из них, очень простое. Только воспринимая сказанное героем как отражение состояния его души, а не внешнего мира, можно объяснить строчку “Укажите мне место, какое искал”. Она ведь означает, что он не знает, что ищет. При чем здесь внешний мир? Внутренний, только внутренний...
"НА СТЕНЕ ВИСЕЛИ В РАМКАХ БОРОДАТЫЕ МУЖЧИНЫ..."

Несколько лет назад у меня был спор с коллегой по поводу его трактовки песни "На стене висели в рамках...". Он рассматривал этот сюжет в свете оппозиции смыслового порядка и хаоса. Обилие натяжек, умолчаний, явных противоречий тексту в его толковании говорило о том, что эта философская подоплека данному сюжету не годится. Я считала и постаралась показать, что в песне "Никакой ошибки" речь идет о противостоянии видимого и сущего.

Тогда в моем распоряжении был только текст из крыловского двухтомника, рукописей я не знала. На днях, благодаря любезности Сергея Демина и Ильи Нуретдинова, я получила возможность работать с рукописями "Истории болезни". И стало ясно, что два момента в моей давней статье нуждаются в уточнении. Особенно важно первое из них.

Оказалось, что один смысл, о котором я писала, является не моей интерпретацией: он присутствует в тексте Высоцкого.

Мой оппонент утверждал:

"... в палате – ты можешь стать равно кем угодно. Буденный и лошадь <...> а далее в ряду – и Ленин с броневиком, и вошедший в пословицы Наполеон, и король испанский и проч., и проч.".

Мой ответ был такой:

"В палате ты можешь не стать кем угодно, а вообразить себя кем угодно. Кстати, насчет “кем угодно” тоже не совсем верно. Глубоко неслучайно, что все названные в этом списке человеческие персонажи в реальной жизни были на самом верху общественной лестницы (и даже лошадь Буденного с броневиком Ленина, благодаря этим персонам, десятилетиями были в фокусе внимания целого общества). А в сумасшедшем доме кем себя ни вообрази – человек все равно останется в самом низу, пациентом-заключенным" [1].

На листе рукописи с верхней строкой – "На стене висели в рамках бородатые мужчины" (нижняя строка – "Отвечай как на духу") куплет про Буденного и его лошадь записан в следующем виде:

Перспектива в доме оном
Сразу всё и ничего
Хочешь можешь стать Будённым
Хочешь лошадью его

Вторая строка этого четверостишия и показывает, что смысл воображаемого верха (Будённый, король гишпанский и пр.) и реального низа (человек в этом доме – никто) – присутствует в тексте Высоцкого. Данный смысл не факт интерпретации, а факт текста.

И второй момент. Коллега утверждал, что портреты светил медицины в этом сюжете – отрицательный образ:

"Герой и доктор составляют основную сюжетную оппозицию текста. Это два организующих центра, с которыми связаны другие элементы сюжета и образы. В системе персонажей у каждого из них есть своя опорная группа, к которой они апеллируют в споре. На стороне доктора – знаменитые медики прошлого (светила), представленные в виде живых портретов. <...> В кабинете врача висит целый синклит таких «светил», составляющий его «группу поддержки»".

Эти портреты-иконы –

"... сначала утешают и обнадеживают героя, <...> а потом предательски отворачиваются от него и молчаливо берут сторону доктора. <...> Дегенеративные оракулы желтого дома всегда свидетельствуют в пользу своих".

Мой ответ был:

"Их портреты, превращенные властями в иконы, висят на стене. И герой, и доктор апеллируют к ним, но они никак не участвуют в разворачивающемся сюжете, оставаясь тем, чем и являются на самом деле, – портретами. А то, что сердечное светило улыбнулось со стены, что светила все смутились, и очечки на цепочке как бы влагою покрылись, – это они оживают в помутненном сознании героя.

Да, советская власть сделала идолов из знаменитых медиков, использовала их имена и образы в своих целях. Но прежде всего они – олицетворение высокого профессионализма, а не фантомных официозных ценностей. Подлинные, а не мнимые величины. И этим противостоят доктору из песни Высоцкого. А еще они на стороне героя потому, что и они, их имена – тоже жертвы режима (это прослушивается, например, в словах “Хорошо, что вас, светила, всех повесили на стенку”). Советский режим присвоил и использовал их имена в собственных целях, весьма и весьма далеких от целей и практики этих людей".

На листе рукописи с верхней строкой – "Вдруг словно канули во мрак" (нижняя строка – "Всё землю окровавить") две верхние строки присутствуют в двух вариантах. Сперва Высоцкий записал:

Вдруг словно кануло во мрак
Всё сборище врачей

На затем было исправлено – на тот вариант, который нам известен:

Вдруг словно канули во мрак
светила портреты и врачи

Это показывает, что для Высоцкого доктор из сумасшедшего дома и светила медицины, портреты которых висят на стене, – на разных полюсах.

Вот такие уточнения.



[1]. Томенчук Л. "Вы вдумайтесь в простые эти строки...". – Днепропетровск, 2008. С. 22.
Высоцковеды редко посвящают свои исследования отдельным песням. "Яблокам" в этом смысле повезло больше всех: об этой песне опубликованы две статьи. Одна из них - исследование польской славистки М. Надель-Червиньской "Категория несвободы в тоталитарном контексте и вариативность текста: Райские яблоки у Вл. Высоцкого" (Политическая лингвистика, 2008, 1(24). В сети: http://elibrary.ru/item.asp?id=11696885). В этой статье главной темой творчества Высоцкого названа личностная несвобода и тоталитарный беспредел. Окружающая жизнь постоянно ставит героев Высоцкого и самого поэта в экстремальные ситуации – всегда насильственно и противоестественно сущности человека.

С. 134:

"Тем самым стираются грани между бытием и небытием, между жизнью и смертью, между пространством до горизонта и тем невидимым, что находится по ту сторону, за его пределами. А единственной мечтой становится хоть один единственный раз в своей жизни увидеть то, что там вдали, за горизонтом. А все потому, что: Я только подумал, чужие куря папироски: // Тут кто как сумеет, мне важно увидеть восход" (везде в цитатах выделено автором статьи. - Л.Т.).

М. Надель-Червиньска считает, что в основе "Яблок" лежит мифологическая идея моделирования мира, главная оппозиция которой – "верх – низ" (с. 136). Другие оппозиции, представленные в этом тексте, – земля – небо, "адская жизнь (на земле: реальное и знакомое) – райская жизнь (потом, когда-нибудь, как награда за пережитое: обещанное и ожидаемое)" (с. 137). Если мир гармоничен, упорядочен, в модели мира верх и низ находится на своих местах. Если мир в состоянии хаоса, модель мира – перевернута.

С. 137:

"Модель мира в тексте Райские яблоки как раз и есть перевернутая <...>. Это тот мир и тот рай, которого быть не должно. Но он именно таким существует в тоталитарной российской действительности. Поэтому, оказавшись на небе(сах), лирическое я попадает в истинный ад лагерной жизни, а потому беспросветная земная жизнь начинает ему казаться настоящим раем.

Так, в частности, у Высоцкого райская жизнь - прежде всего знак отличия и награда, как ордена и медали, особенно охотно раздаваемые в России погибшим (убитым): ... Убиенных щадят - отпевают и балуют раем, // Не скажу про живых, а покойников - мы бережем...)".

Конец статьи посвящен заглавному образу песни, райским яблокам. Автор утверждает, что райская яблоня в русской, как и вообще в славянской традиции, – яблоня дикая, лесная, и сравнивает ее с культурной, садовой яблоней. Их главное отличие – в плодах, в их размере и вкусе. У лесной – яблоки маленькие, "кислые, терпкие, худосочные и невкусные, почти несъедобные" (с. 140), у садовой – крупные,

С. 140:

"<...> сладкие, сочные, вкусные и аппетитные. Это про яблочки второй говорят: прямо сами с ветки в рот и просятся. Мелкие же румяные яблочки лесного дерева хороши только с виду - издали они так заманчивы для тех, кто слишком наивен, однако лучше вкуса их не испробовать..."
"ОБЩАЮСЬ С ТИШИНОЙ Я..."

В первой главе книги "Бездны на краю" (Самара, 2005) Михаил Перепелкин разбирает стихотворение Высоцкого "Общаюсь с тишиной я...". Он пишет о том, что в этом позднем произведении поэта подведение итогов жизни сопровождается взрывами хохота, заглушающего все прочие интонации. Какова причина и природа этого веселья?

Самое "смешное" стихотворение Высоцкого – одно из самых "темных" у него. Причем его неясность необычна для Высоцкого. Исследователи традиционно представляют Высоцкого "экстравертом, для которого вещественный мир всегда осязаем" (Д. Смит), смех которого "рождается “на миру” и активно включает этот мир в соучастие, в осмеяние, в том числе и самих смеющихся" (В. Бахмач).

"“Темнота” стихотворения “Общаюсь с тишиной я...” проистекает из внезапно открывшегося поэту необычного ракурса видения мира, обернувшегося к человеку теми его сторонами, которые до сих пор были скрыты от говорящего. Созерцая бытие в новом, не привычном свете, поэт с трудом подыскивает в старом художественном арсенале слова и формы, способные хотя бы приблизительно передать смысл его новой онтологической чувствительности. Если принять это во внимание, то "темнота" стихотворения должна быть понята как смена психофизиологической и художественной перспективы видения мира, как поиск поэтом "другого" языка" (с. 24).

М. Перепелкин включает это стихотворение в группу "больничных" текстов Высоцкого, написанных с 1967 по 1980 годы, в которых

"... точка зрения человека с патологией психики или склонного к патологии такого рода" (с. 24)

– способ свести счеты с "нормальным" в себе. В сознании героя стихотворения постепенно

"... вызревает совершенно новая концепция действительности – иной действительности и иного способа поведения в ней человека" (с. 25).

Проводником и спутником героя в обретенное им небытие оказывается "смех", понимаемый как

"особое эмоциональное потрясение, связанное с выходом за границу возможного, с потрясающим видением антимира" [Н. Рымарь] (с. 25).

Сюжетная основа первых шести строф – соседство и переплетение смешного и страшного.

"Итогом всех метаморфоз и превращений "смеха" в "страх" и наоборот становится неизбежный вывод читателя о мнимой противоречивости ужаса и веселья, в чем был с самого начала уверен лирический субъект" (с. 25).

Начиная с седьмой строфы новое мироощущение героя приводит к тому, что смех поглощает все ужасное. И место антиномичной пары "смех – страх" занимает другая пара: смех "мой" и "чужой", "ваш". Их разграничение и прояснение природы "моего" смеха происходит в строфах 8-14. Причем в прежнем и теперешнем смехе почти нет общего.

С. 26:

"В первой строфе "смех" возникает вопреки "страху", как попытка уйти из страшного сегодня в смешное вчера ("воспоминания"). Но в то же время "смешное" оказывается продолжением "страшного" <...>. Во второй строфе "смех" и "страх" уравнены между собой в качестве возможной причины "тряски" – необычного психофизиологического состояния, испытываемого лирическим субъектом. <...>

С. 27:

<...> В третьей строфе "страшное" спрятано внутрь, передано с помощью достаточно туманного перифраза:

Теперь я – капля в море,
Я – кадр в немом кино.
И двери на запоре,
<...>

Смысл трех составляющих перифраз компонентов окончательно проясняется только при их суммировании: "капля в море", "кадр в кино", "запертые двери" означают растворение в потоке дней-кадров, безвозвратный уход в некое – иное – пространство, в инобытие.

<...> "Страх", а еще точнее – то, чего боялся лирический субъект, так сказать, свершившийся ужас, оказался шире "смеха", вобрал в себя "смешное":

А все-таки смешно.

В четвертой строфе "страх" эксплицирован, но теперь это и впрямь "ужас", являющийся как бы высшей ступенью "смеха": "смешно до ужаса". <...>

Самая "темная" строфа этого стихотворения – пятая. Множество вопросов, которые порождают ее образы,

С. 29:

"... остаются без ответа, так как, стоя в дверях новой, приоткрывшейся ему реальности, лирический субъект не расставляет точки над i, а торопливо подбирает аналогии, стремясь запечатлеть новый опыт мировидения.

В шестой строфе "смех" поглощает все "страшное" и "ужасное", что мучило носителя сознания и не давало ему покоя. "Страх" не исчезает, а становится частью "смеха", растворяется в нем <...>

С. 31:

К концу шестой строфы читателю становится окончательно ясно, что ни о каком здравом смысле применительно к развитию лирического сюжета стихотворения больше не может идти речи. Результатом метаморфоз "смешного" в "страшное" и наоборот становится обретение лирическим субъектом новой точки зрения на происходящее в мире. Это точка зрения безумца – единственная, которая адекватна ситуации, когда "смех" и "страх" являются одним целым. <...>

С. 32:

Седьмая и восьмая строфы делят стихотворение на две равные и вместе с тем – "разные" части. <...> Если выше лирический субъект, как и все, кто его окружает, изо всех сил стремился сохранить привычное мироощущение, то теперь он смотрит на него извне.
<...>
В девятой строфе окончательно рассеиваются читательские подозрения по поводу того, что речь идет не о простой болезни носителя сознания (например, о "геморрое"), а о близкой смерти. Лирический субъект нигде не говорил об этом раньше, поскольку находился "внутри" жизни, занимающей пространство между двух осей координат - "смеха" и "страха". Теперь, когда оси координат соединились для него в одну, он почти что бесстрастно озирает "жизнь-алфавит" и находит свое место в ней, приближающееся к концу. "Малиновый плащ" – перифраз, за которым скрывается страшное слово "гроб", это в нем "уйдет в это лето" лирический субъект <...>

С. 33:

<...> Десятая строфа является как бы поздним отголоском первой – "внутри жизненной" – части стихотворения. Как в последнем судорожном глотке воздуха, в ней царит грамматическая суматоха, передаваемая следующими друг за другом глаголами разных временных форм ("придержусь" – "побеспокою" – "сжимаю") и сумбур на уровне рифм (все четыре стиха оканчиваются местоимением "я") <...>.
Следующие за этой четыре строфы пронизаны "смехом", приоткрывающим путь в инобытие. Это не "смех" по какому-либо поводу, а "смех" вообще – как знак такой формы человеческого бытия, которой не угрожает исчезновение, распад, ужас тления <...>. В последних строфах особенно заметна двусмысленность текста, заложенная в него Высоцким и являющаяся конструктивной для развития лирического сюжета стихотворения. Восприятие мира носителем сознания колеблется между трезвым и пьяным состоянием

С. 34:

последнего, в то же время колеблясь между привычным бытием ("жизнь") и инобытием (состояние, близкое к "смерти").

Эти два вида колебания ("трезвый – пьяный", "живой – мертвый") взаимодействуют и рождают третий, занимающий пространство между двумя первыми. В результате то "похмельный синдром" лирического субъекта перерастает границы алкогольного отравления, выводя к философским обобщениям, то философские умозаключения носителя сознания превращаются в пьяный бред. В свою очередь читатель, не умеющий сразу различить, с чем он имеет дело на этот раз – с бредом или с философией, снова и снова оказывается в "смешном" положении, приняв пьяницу за пророка или наоборот, и вынужден в конечном счете "смеяться вообще", оставив попытки идентификации "смешного".
<...>
Смех в стихотворении Высоцкого – метафора перехода в другой мир, "метафора смерти, но смерти плодородящей, смерти в момент предела, за которым наступает жизнь" (О. Фрейденберг).

Пробуя вспомнить "самое смешное", носитель сознания в стихотворении приближает этот переходный момент, пытаясь тем самым реконструировать ситуацию рождения-умирания человеческого индивида в психофизиологическом природном существе. Потерять смешное значило бы для вспоминающего вернуться в дочеловеческое состояние, раствориться в вечности естества, что гораздо страшнее, чем просто физическая смерть. Другими словами, на краю бездны человек стремится остаться человеком, и в этом ему помогает "смех <...> внутренней собранности над хаосом, смех человека над безобразием, на которое он вполне способен, но которое он себе не разрешит" (С. Аверинцев).
" Тема границы роднит Владимира Высоцкого с Александром Блоком <...>. Но есть одно существенное различие. Лирический герой Блока нередко останавливается у последней черты, оставаясь в пределах "неразмыкаемого круга", тогда как герой Высоцкого делает решительный шаг: "Я из повиновения вышел – / За флажки – жажда жизни сильней!" В. Высоцкого и А. Блока объединяет не только тема границы, но и стремление к образному объединению и слиянию противоположных начал. В стихах Блока хаос "наполняет" естественные символы космической упорядоченности – город и дом. То же обнаруживается у Высоцкого: "Разве дом этот – дом в самом деле?" (А. Блок); "Что за дом такой?" (В. Высоцкий)".
Федяев Д.М. Философский инвариант в творчестве Владимира Высоцкого // Владимир Высоцкий: взгляд из XXI века : Материалы третьей международной научной конференции. – М., ГКЦМ В.С. Высоцкого, 2003. С. 229-230.

March 2020

S M T W T F S
1234567
891011121314
15161718192021
22 232425262728
293031    

Syndicate

RSS Atom

Most Popular Tags

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 21st, 2025 12:14 pm
Powered by Dreamwidth Studios